Года два назад Стогов и его приятель Валентин Емельянович на закате лета оказались на озере Шлино. Том самом, по которому Тверская область граничит с Новгордчиной. Именно там лютой зимой первого года войны одолел смерть летчик-легенда Алексей Мересьев.

Местный сторож разрешил после захода солнца провести ночь в его сторожке. Общались с аборигеном до полуночи. Постепенно разговор заземлился: от всероссийских проблем перешел к рыбалке.

– Я сам родился и вырос в рыбацкой Яблоньке, - делился с ними своим житьем-бытьем давший приют. – Люблю на склоне лет и с летней удочкой на зорьке посидеть, а зимой и у лунки померзнуть. За свои шесть с лишним десятков лет всякого натерпелся и насмотрелся. Но вот вас, заводских, понимать временами ну никак не могу.

Далее он не без волнения делился пережитым однажды весной. Чуть свет в деревню въехал автобус с рыбаками из Великооктябрьского поселка. В ту ночь не то чтобы подморозило, а так – малость слякоть пообжало. Шум, гам,
гвалт на всю деревню. То ли с похмелья, а может, и спьяну нашлись смельчаки: поперли чуть ли не на середину озера. Мало того что там лед от волнения воды в последнюю очередь зимой образуется, так ведь он и рушится по весне в первую очередь. Далеко ли до беды!

Услышанным по возвращении поделились со своим другом Воробьевым.

–Дураков не сеют и не пашут, - резюмировал тогда Василий Иванович, - сами родятся. Но и на старуху бывает проруха. Случилось нечто подобное однажды, тоже по весне, и с нашей пенсионерской компанией. Не со всеми, конечно, а с Михалычем и мной. Вот послушайте и, как говорится, намотайте на ус.

...В то же памятное утро соседи Воробьев и Михалыч степенно дотопали, как обычно, предрассветной порой до заветного пятачка между флигелями. Посмеялись и пошутили в охотку вместе со всеми. Радостно возбужденные от редкой в теперешние времена встречи с заводскими приятелями, сели рядом в автобус.

Когда приехали в Луку и остановились на берегу Шлино, пришлось на время расстаться. Стремительный Воробьев, крикнув: «Жду у острова поодаль от впадения Ковы!», ринулся с коловоротом-ледобуром наперевес к озеру. Пообессилевший с выходом на пенсию после 40 лет работы на бывшем родном заводе Михалыч ни шатко ни валко замыкал людскую цепь, растянувшуюся шагов на двести.

Чего бы ни стоило, но он с получасовой задержкой оказался у лунок Василия Ивановича.

–Значит, так: уговор дороже денег, - предупредил Воробьев приковылявшего приятеля. – Куда бы я ни утопал, ты сидишь у лунок только здесь. Место, сам знаешь, уловистое. И уж ни в коем случае ни на шаг не приближайся к речке. Кова лишь затянута ледком. Да и тот подточен напористым весенним течением. К тому же у камышовых зарослей возможны припорошенные разводья. Не уподобляйся недоумкам, которые к впадению рек и ручьев лезут. Там и зимой-то лед тоньше обычного. Впрочем, и сам понимаешь не хуже меня. Ученого учить – только время зря терять.

Клевало не так уж и плохо. Окушок – ровнячок. Попадалась и плотица. Василий же Иванович все равно умотал на поиск рекордного окуня.
Оставшийся рыбак ловил и ловил в свое удовольствие. Остограммился и перекусил. Часа через полтора услышал залихватский голос возвращающегося напарника. Понял: окунь-крупешник в рыбацком ящике Воробьева. «Подойдет поближе, - глянул на наручные часы Михалыч, - предупрежу, что отваливаю в сторону автобуса. Там  у берега свободных лунок тоже полно. Можно попытать счастья».

Услышав крик о смене места ловли, Василий махнул рукой: мол, понял, иди, я догоню. Сам присел к лункам ушедшего. Только опустил мормышку с наживкой, окунь хвать! И такой тут клев начался, только успевай мотыля цеплять...

Не зря же существует поверье: коль на роду написано уйти в мир иной обычной дорогой, воды нечего бояться. И все же, все же. Вот и тогда что-то заставило Воробьева обернуться, поискать взглядом удаляющегося по набитой
сотнями ног тропе, как того требует правило поведения на льду.

Оглянулся и обмер – не видно раскачивающейся из стороны в сторону спины Михалыча. Вскочил Василий, крутанулся. Его вопль разве что не достиг противоположного, новгородского берега. Напарник торил свою тропку к раскачивающимся по ветку камышам у Ковы.

Бросив вместе с рыбацкими шабалами удочку, бегом вдогонку. Осталось каких-нибудь пять шагов. Шедший впереди рыбак вдруг начал уменьшаться
на глазах. Скорее, инстинктивно Василий Иванович плюхнулся на лед и пополз на ориентир – шапку-ушанку, сравнявшуюся со льдом.

Ползет спасатель, орет только одно: «Расставь руки, цепляйся за лед!!!» Подтянулся и ухватил тонущего за оказавшийся на плаву рыбацкий ящик. Стал тянуть, отползая назад. Вытащил из образовавшейся полыньи Михалыча. Вместе отползли метров десять. Встали. Оба разулись. Отдал неудачнику свои сухие портянки. Вылил из его валенок с галошами воду.

Вместе сдернули мокрую одежу. Отжали вдвоем. Натянули на голое выше пояса тело ветровку-меховушку с Васиного плеча. Сам он вынужден был довольствоваться собственным прорезиненным плащом.

Всю мокрую одежу увязали к ящику, который пришлось нести  спасателю. Около их лунок толпились сбежавшиеся на крик соседние рыбаки. Они забрали вместе с мокрой поклажей ящики и ледоруб. Кто-то заменил мокрую шапку на сухую.

Михалыч с подгоняющим его Воробьевым поплелись по сохранившейся утоптанной тропе следом за помощниками. В ста метрах от берега тропинка резко сворачивала вправо, упираясь шагов через триста в берег, напротив
обычной стоянки автобуса.

Ковылявший впереди взмолился: «Васенька! Ноги сводит. Идти больше не могу. Давай напрямую. Выйдем на сушу, костер запалим!» Уступивший стенаниям напарника все же решил проверить подход к берегу. Не доходя несколько шагов, провалился, начерпав воды полные сапоги.

Ни слова не говоря, вернулся к дрожащему спасенному. Взвалил его на плечи и потопал напрямую. Собрав выброшенный осенними волнами плавун, разожгли костер. Обсушились и направились к автобусу. Ожидавшие их
рыбаки встретили бедолаг воплями и криками «Ура!». Кто-то  сердобольный подал полную кружку самогона.

Михалыч, зайдя после случившегося к соседу, про утопленный коловорот умолчал. На рыбалку не просился. ЧП на весеннем льду оба не стали
вспоминать.